КУСОЧЕК ГОЛУБОГО НЕБА

Есть профессии, залитые солнцем, небом и радостью. Столяр вдыхает запах свежего леса. Каменщик ощущает огонь печи, опалившей кирпич, и видит прекрасные дали городов.

А тут пахнет ржавым железом, погребом, и над темнотой висит, как голубой платочек, крохотный кусок неба.

Леонид Соломицын и Виктор Оболенский — слесари-сантехники. И не те, что в новых домах устанавливают паровые батареи, котлы и водопроводы. Они работают под землей, в колодцах, где лежат мекрые трубы. В колодцах много вентилей, распределяющих воду по кварталам, домам и квартирам. Если нужно усилить напор, вентиль поворачивают влево, уменьшить — вправо. Чтобы не протекала вода, на стержень вентиля надевается из просмоленной кудели сальник. От старости сальник пропускает воду, и его надо заменять новым. Или на небрежно заваренном шве появится течь, или лопнет от мороза труба. Тогда надо найти место аварии, отключить систему, раскопать траншею и заделать отверстие. И опять вверху будет виднеться кусочек голубого неба. Там пахнет тайгой, там светит солнце.

Когда позвали Оболенского и Соломицына, все узнали, что где-то в паутине трубопроводов случилась авария.

На перекрестке двух улиц черной рекой разливалась и застывала на морозе вода.

Виктор Оболенский рванул крышку люка. Вода била вверх сильной струей.

- Давай ключ! - крикнул он Леониду и, прикрыв рукой глаза, нырнул в колодец. Одежда сразу промокла, начала дубенеть. Руку свела судорога. Виктор до крови укусил ее — судорога отпустила.

Леонид опускал ключ вниз и слышал далекий всплеск.

- На семнадцать!

— На двадцать два!

— Сальник!

Голос становился все глуше. Наконец напор стих. Леонид свесил голову в колодец и, приглядевшись к темноте, различил скорчившийся силуэт друга. Виктор сидел на трубе, зажав руки под мышкой.

- Что с тобой? — встревожился Леонид.

— Я, кажется, не смогу выбраться отсюда, — через силу ответил Виктор. — Обледенел...

Леонид кубарем свалился на дно, по колено провалившись в хрустящей каше. Взвалил Виктора на спину и медленно стал поднимать его вверх. Жидкая лесенка гнулась и скользила, будто под ногами вместо железных перекладин были катки. Высота три метра, а, кажется, лесенке нет конца.

— Держись, держись... — шептал Леонид, подбадривая скорее не Виктора, а себя.

Когда холодно, всегда думаешь о тепле. Недавно Леонид ехал в Валерьяновку и отчаянно промерз. «Сейчас бы водочки да пельменей, — мечтал он. — Вот счастье!» Приехав в деревню, он встретил приятеля. У хозяйки нашлись пельмени, приятель раскупорил бутылку. И счастье в виде дымящихся пельменей и водки сразу поблекло, стало постным и будничным. Видно, счастье — это такая штука, которая посложнее тепла и пельменей...

Ступеньки скользят, кожу ладоней прокалывают иголки. Виктор тяжелеет с каждой секундой. Руки, обхватившие горло Леонида, душат, в глазах его плавают круги. Как далеко еще голубое небо!

Чьи-то руки подхватывают друзей. Солнце обжигает глаза, ноздри щекочет крепкий запах сосны. Раскрывается со скрипом дверь. В комнате душно и тепло. Кто-то к губам подносит стакан. Горло не чувствует крепости водки. За стеной со звоном бьет в таз струя воды — ледяной, прозрачной воды Качканара.

Из Качканара мы уезжали на рассвете.

Занималась робкая заря. Потом лес посветлел, стряхнув с себя темноту. Серая лесовичка, которая так и осталась жить на сосне посреди улицы, вспорхнула на верхушку, перебрала слабеньким голоском несколько несложных аккордов и вдруг залилась пронзительно громкой трелью, будто в ее горле была-спрятана горошина. Лесовичка приветствовала краешек молодого солнца, горящего на чистом и бесконечно далеком горизонте.

И сразу загудели гудки — низкие и высокие, пронзительные и приглушенные. Они катились над стройкой, оповещая о начале новой смены, о новом дне, разгорающемся над Качканаром.